— Так вот, они хотят, чтобы мы с тобой часть взятого офицерскому заговору отдавали.
— Точно?
— Я же, знаешь, зря языком не бренчу.
— Значит, — усмехнулся Собан, — опять експлатация. Мы бери, а им отдавай. Не выйдет.
— Нет, ты не знаешь этих людей. А я их знаю.
— Витя, ты кто будешь? А то о тебе разное говорят.
— Я офицером был. А теперь свободный человек. Мне не нужны ни белые, ни красные. Жить хорошо хочу. Поэтому слушай меня, Николай.
Копытин достал портсигар, щелкнул крышкой, протянул Собану.
Они закурили.
— Ты, Собан, дурак. Не прыгай, сиди тихо. Дурак. Все ты можешь в налете взять. Цацки, деньги, жратву. Все, кроме ума.
— Ишь, падло, как заговорил, — лицо Собана налилось, губы стали тонкими и жесткими.
— Ты глазами не зыркай. Я не из пугливых. Насмотрелся того, чего тебе с твоими сопливыми мокрушниками никогда не увидеть. Они кровью хвастают. Так я ее за день проливал больше, чем они за две жизни.
Лицо Копытина обострилось, глаза стали прозрачными и страшными, тиком пошла щека.
Собан посмотрел на него, ему стало неуютно в этой комнате. Словно кто-то вошел сзади и приставил наган к его затылку.
— Слушай меня, — продолжал Копытин, — ну возьмем мы еще пять мешков денег. А дальше? Ну, пропьем, прогуляем... А потом? Через полгода ЧК и уголовка на ноги встанут и прихлопнут нас, как мух.
Копытин ткнул окурок в тарелку с сардинами. Взял бутылку, разлил:
— Я тебе вот что предлагаю. Проведем три дела и уйдем.
— Куда?
— Сначала в Петроград, оттуда в Финляндию.
— Так нас там и ждут. — Собан в два глотка выпил водку. — Ждут и плачут.
— Таких, как сейчас, с этим, — Копытин презрительно подбросил пачку денег, — с этим нет. Мы сделаем три дела. Возьмем камни у Васильева, валюту на Мясницкой, и еще одно. О нем потом скажу. А дальше век за границей живи, в богатстве и роскоши.
— Когда уйдем? — Собан вскочил.
— Сроку всего десять дней. В Петрограде у меня люди есть. Они за эту бумагу нас переправят. Так мы ее всю им отдадим.
— Смотри, Виктор, — ощерился Собан, — со мной не шути.
— Нас, Коля, одна веревка повязала. Ты без меня никуда, а я без тебя.
Манцев и Мартынов ехали по заснеженным улицам Москвы в сторону Пресни.
Автомобиль остановился у фабричных ворот с надписью над ними: «Московские электромеханические мастерские».
Они шли через чисто убранный, разметенный двор. Здесь, видимо, уважали свой труд. Стояли ящики под аккуратным навесом, железные отходы были по-хозяйски сложены у забора и даже прикрыты брезентом.
— Вы к кому, товарищи? — окликнул их человек в фуражке с эмблемой техника.
— Мы из ЧК, — ответил Манцев.
— Пойдемте, я провожу вас в цех.
Цех встретил шумом и ярким светом газосварки.
— Подождите, товарищи, — провожатый ушел.
А чекисты остались стоять, наблюдая, как работают люди. Был в их труде особый покой и порядок. Так обычно работают те, кто досконально знает свое дело.
— Смотри, Мартынов, — Манцев положил ему руку на плечо, — видишь, как работают. Точно, быстро, ловко. А мы с тобой?
— Но мы же еще учимся, Василий Николаевич.
— Слишком дорого наша учеба народу обходится.
Шум постепенно затихал. Рабочие останавливали станки, складывали инструменты. Вытирая руки ветошью, шли к дальнему концу цеха, где стоял дощатый помост.
Манцев увидел человека, машущего им рукой.
— Пошли, Федор.
И вот они стоят в центре полукруга, а на них внимательно смотрят десятки глаз.
Манцев осмотрелся. Народ все больше был степенный, немолодой. Подошел однорукий, в матросском бушлате:
— Я секретарь комячейки. Начнем. — Он огляделся и вдруг крикнул зычно, как на палубе в шторм: — Товарищи! Вы писали в горком партии, вот приехали к нам товарищи из ЧК. Попросим их выступить.
Манцев вспрыгнул на помост:
— Товарищи, мы приехали к вам, чтобы узнать, какие у вас есть вопросы к Московской ЧК, что нам вместе надо делать, чтобы покончить с бандитизмом.
Из толпы вышел человек лет под шестьдесят, с лицом, обожженным металлом, с рыжеватыми прокуренными усами, с седым ежиком на голове.
— Скажи нам, товарищ, — обратился он к Манцеву. — Вот мы, — он обвел взглядом толпу, — работаем здесь. Значит, пролетариат. А вы кто будете?
— Я — член коллегии Московской ЧК Манцев Василий Николаевич, а это Мартынов Федор Яковлевич, руководитель группы по борьбе с бандитизмом.
— Так, подходяще, — сказал пожилой рабочий, — а в партии с какого года?
— Я с девятьсот шестого, а товарищ Мартынов с восемнадцатого.
— Подходяще. Теперь ответь нам, товарищ чекист, на наши вопросы. Я читал в «Известиях» декрет о создании Московской ЧК, так с одним в шубе поспорил. Он говорит — новая охранка, а я ему — мол, это нашему рабочему делу охрана. Так, товарищ Манцев?
— Безусловно.
— Значит, ты со мной согласен. А тогда дай отчет нам, рабочим, по нашим вопросам. Первое — до каких пор шпана в Москве людей резать будет? Мы весь тот месяц без жалованья сидели, потому что бандюги артельщика убили, а наши кровные унесли. Так мы и семьи наши в скудности сплошной сидели. Это как, товарищ чекист? Теперь, товарищ, ответь нам, кто и за что убил нашего технорука, золотого человека инженера Басова? А знаешь, чем он занимался и мы с ним?
— Приблизительно, — ответил Манцев.
— Мы с ним электрохозяйство Москвы налаживали, чтобы в этом году, к лету, везде фонари как надо горели, трамваи хорошо ходили, чтобы на электростанции перебоев не было. И дело это техноруку нашему, товарищу Басову, Ильич поручил. Как же ты такого человека не уберег?